|
|
Иван Козловский Народный артист СССР (1940) Народный артист Украины (1993) Герой Социалистического Труда (1980) Лауреат Сталинской премии первой степени (1941, за выдающиеся достижения в области вокально-драматического искусства) Лауреат Сталинской премии первой степени (1949, за исполнение партии Юродивого в опере «Борис Годунов» М.П.Мусоргского) Лауреат Государственной премии УССР имени Т.Г.Шевченко (1990, за развитие и обогащение украинской музыкальной культуры и концертные выступления последних лет) Кавалер пяти орденов Ленина (1939, 1951, 1970, 1976, 1980) Кавалер ордена «Знак Почёта» (1937)  Иван Козловский родился 24 марта 1900 года в селе Марьяновка возле города Белая Церковь. Первые музыкальные впечатления в жизни Ивана были связаны с отцом, который прекрасно пел и играл на венской гармонике. У мальчика рано пробудилась любовь к музыке и пению, он имел исключительный слух и от природы поставленный красивый голос. Но родители прочили ему иную судьбу, и в восемь лет отправили в бурсу, в киевский Златоверхий Михайловский монастырь. Оттуда был один путь — в священники, но учитель музыки твердил Ивану: «Об архиерейском сане не помышляй. Твое призвание в другом. Ведь прихожан в нашем храме прибавилось, когда тебя на клиросе петь поставили!». Кстати, даже став впоследствии солистом Большого театра, Козловский по великим праздникам пел в хоре московского храма на Брюсовском Торжке. В Михайловском Златоверхом монастыре он прожил около десяти лет. В хоре этого монастыря пел и родной брат Ивана, впоследствии известный певец - Федор Козловский. В 1919 году Федор уехал на гастроли в Европу с хором Кошица, и когда пришло известие об оккупации Украины Россией, отказался, как и весь состав хора, вернуться на родину. Этот факт долгое время оставался тайной Ивана Козловского и стал причиной того, что Ивана Козловского в будущем не выпускали за границу. Когда у Ивана началась ломка голоса, ему временно было запрещено петь. Юный Иван скучал по пению и сбежал из бурсы. Сначала он хотел попасть на войну добровольцем — в это время шла Первая мировая война. На полустанке он забрался в санитарный поезд, но был с него ссажен каким-то солдатом. Козловский после этого попал в Киев. Ради пропитания он пел по деревням, а когда «прорезался» его дивный тенор, Иван пришел в Киевский музыкально-драматический институт, где сказал: «Послушайте меня, и сами убедитесь, что брать надо!» «Подумаешь, Собинов!», — усмехнулись профессора. Так Козловский впервые услышал о Собинове. В 1917 году его приняли в институт и стали учить бесплатно. Да, в общем-то, и учить этого «самородка» особенно не приходилось — дыхание, звук и музыкальность Козловского были феноменальными. Учителям оставалось лишь развить у него вкус и эрудицию. Иван схватывал все на лету, и в конце 1918 года он начал петь в Полтавском музыкально-драматическом театре. Но вскоре служба в Красной армии временно прервала его артистическую деятельность. Лишь один раз Козловский по приглашению администрации оперного театра заменил заболевшего артиста и выступил в опере Шарля Гуно «Фауст». Участник спектакля известный певец Платон Цесевич предсказывал молодому певцу блестящее будущее. Сам Козловский так вспоминал о своем дебюте на сцене: «А ведь благодаря армии я и стал оперным исполнителем. Служить мне выпало в 22-й стрелковой бригаде инженерных войск. Командовал ею бывший царский полковник Чернышов. Он понимал толк в музыке и убедил своего комиссара Найденова: боец Козловский - уникальное достояние республики, ему надо петь в опере. Не сильно образованный Найденов взялся за дело с пролетарской ответственностью и достаточно жестко заставлял это «достояние» служить в Полтавском музыкально-драматическом театре. А что вы хотите! Перекормленного монастырской строгостью, меня в то время гораздо больше занимали прекрасная половина Полтавы и то, какого коня мне дадут, чтобы проехать на нем через весь город так, чтобы девки млели и падали штабелями». Среди прекрасных украинских девушек нашлась бесподобная Александра Алексеевна Герцик, которая, не смотря на разницу в 14 лет, пленила юного ловеласа. И было время, когда не ее назвали «супругой самого Козловского», а его — «мужем самой Герцик». Александра Алексеевна собирала в Москве на гастролях аншлаги, а в родной Полтаве и вовсе считалась примадонной. Ей присылалось море букетов после спектакля, в которых порой можно было найти бриллианты. Юный, вечно голодный красноармеец Козловский был для нее странной партией, но в хаосе революции все перевернулось с ног на голову. После свадьбы в 1920 году Александра Алексеевна стала для Ивана и женой, и матерью, и наставницей. Кстати, в том, что Козловский, имея за плечами лишь два довоенных года в киевском музыкальном институте, вышел на сцену полтавского оперного театра, была большая заслуга его супруги. По вечерам Козловский привязывал у входа в театр своего боевого коня, переодевался в манишку и фрак, выменянные на толкучке за селедку и сало, и выходил к рампе. В дни его выступлений первые три ряда партера по контрамаркам занимали однополчане. Винтовки они ставили у кресел, и, бывало, в шутку замахивались гранатами на гражданскую публику. Козловскому кричали: «Давай, Ивасик! Задай им всем жару!». И Ивасик задавал, да так, как в Полтаве ранее не слыхивали. После демобилизации Козловского позвали в харьковский оперный театр, и Александра Алексеевна, ко всеобщему удивлению, отправилась за ним, оставив и родной театр, и поклонников. Потом они переехали в Свердловск и, наконец, в Москву в 1926 году. Звезда Козловского восходила, а вот карьера его жены клонилась к закату. Все-таки Москва — это была не Полтава, да и годы у Александры Алексеевны были не те. Теперь вся жизнь ее проходила в хозяйственных хлопотах — ее муж, как и все большие артисты, был напрочь лишен практической жилки, и за ним нужно было следить, как за маленьким ребенком. Благодарный Козловский называл ее «идеальной женой». И очень страдал, что, полюбив другую, обижал этим Александру Алексеевну. Три года он не мог договориться с собственной совестью. И, в конце концов, был добровольно отпущен супругой, уставшей делать вид, будто она ничего не замечает. На то, чтобы оформить развод, ушло еще несколько лет. Но и потом, до самой смерти Герцик, Козловский не оставлял ее ни мысленно, ни финансово.  В Большой театр Козловский пришел уже не дебютантом, а сложившимся мастером. Матери не довелось увидеть Ивана артистом — она умерла во время гражданской войны. А отец Ивана в 1925 году, в первый сезон Козловского в Большом театре, наблюдал, сидя в ложе, как благосклонно внимала сыну столица. Сам Шаляпин восклицал: «Здорово поет сволочь Козловский!». А Леонид Собинов, услышав, как Иван брал верхнее «си», передал ему в подарок собственные сценические костюмы. Как оказалось — вовремя. Вскоре Собинов покинул сцену — посреди спектакля он сорвал голос, и заканчивать партию пришлось Козловскому. Много лет потом Иван Семенович вспоминал тот свой ужас: как, натянув влажный от пота собиновский парик, он шагнул на сцену — на растерзание «собиновской» публике, рассчитывавшей в тот вечер слушать отнюдь не Козловского. Но даже заядлые поклонники Собинова вынуждены были признать: новая звезда оказалась ярче. И с тех пор статус русского тенора номер один закрепился за Иваном Козловским. Тем временем в квартире Козловского, вызывая тайное раздражение сначала первой, а потом и второй жены, вечно жили какие-то дальние родственники, односельчане, а также дальние родственники односельчан и односельчане дальних родственников. Не говоря о родных сестрах и братьях. Портрет любимого дядьки бравого усача Алексея Осиповича Козловского висел на почетном месте в гостиной. Кстати, когда Алексей Осипович в 1958 году пожаловал в Москву, они с Иваном на радостях так отплясывали польку, что снизу прибежала ругаться балерина Подгорецкая.  В первый же сезон работы молодого певца в Большом театре Владимир Немирович-Данченко сказал ему после окончания спектакля «Ромео и Джульетта»: «Вы необычайно храбрый человек. Вы идете против течения и не ищете сочувствующих, бросаясь в бурю противоречий, которые переживает сейчас театр. Я понимаю, что вам трудно и многое пугает вас, но поскольку вас окрыляет ваша смелая творческая мысль — а это чувствуется во всем — и виден везде ваш собственный творческий почерк, плывите, не останавливаясь, не сглаживайте углы и не ждите сочувствия тех, кому вы кажетесь странным». А вот мнение Натальи Шпиллер: «В середине двадцатых годов в Большом театре появилось новое имя — Иван Семенович Козловский. Тембр голоса, манера пения, актерские данные — все в молодом тогда артисте изобличало ярко выраженную, редкую индивидуальность. Голос Козловского никогда не отличался особой мощью. Но свободное извлечение звука, умение концентрировать его позволяло певцу «прорезать» большие пространства. Козловский может петь с любым составом оркестра и с любым ансамблем. Его голос звучит всегда чисто, звонко, без тени напряжения. Эластичность дыхания, гибкость и беглость, непревзойденная легкость в верхнем регистре, отточенная дикция — поистине безупречный вокалист, с годами доведший владение голосом до высшей степени виртуозности». В 1927 году Козловский спел Юродивого, ставшего вершинной ролью в творческой биографии певца и подлинным шедевром в мировом исполнительском искусстве. Отныне этот образ стал неотделим от имени его создателя. Вот что писал П.Пичугин: «Ленский Чайковского и Юродивый Мусоргского. Трудно найти во всей русской оперной классике более несхожие, более контрастные, даже в известной степени чуждые по своей чисто музыкальной эстетике образы, а между тем и Ленский и Юродивый — едва ли не в равной степени высшие достижения Козловского. Об этих партиях артиста много написано и сказано, и все же нельзя еще раз не сказать о Юродивом, образе, созданном Козловским с бесподобной силой, ставшем в его исполнении по-пушкински великим выражением «судьбы народной», голосом народа, криком его страданий, судом его совести. Все в этой сцене, исполняемой Козловским с неподражаемым мастерством, от первого до последнего произносимого им слова, от бессмысленной песенки Юродивого «Месяц едет, котенок плачет» до знаменитого приговора «Нельзя молиться за царя-Ирода» полно такой бездонной глубины, смысла и значения, такой правды жизни (и правды искусства), которые поднимают эту эпизодическую роль на грань высочайшей трагедийности… Есть в мировом театре роли (их немного!), что давно слились в нашем представлении с тем или иным выдающимся актером. Таков Юродивый. Он навсегда останется в нашей памяти как Юродивый — Козловский». С тех пор артист спел и сыграл на оперной сцене около пятидесяти самых разнообразных ролей. Ольга Дашевская писала: «На сцене этого прославленного театра он спел самые разные партии — лирические и былинные, драматические, а порой и трагические. Самые лучшие из них — Звездочет («Золотой петушок» Н.А.Римского-Корсакова) и Хосе («Кармен» Ж.Бизе), Лоэнгрин («Лоэнгрин» Р.Вагнера) и Принц («Любовь к трем апельсинам» С.С.Прокофьева), Ленский и Берендей, Альмавива и Фауст, вердиевские Альфред и Герцог — трудно перечислить все роли. Сочетая философскую обобщенность с точностью социально-характерных черт персонажа, Козловский создавал неповторимый по цельности, емкости и психологической точности образ».  Лоэнгрин - Иван Козловский. «Его герои любили, страдали, их чувства были всегда просты, естественны, глубоки и проникновенны», — вспоминала певица Е.В.Шумская. На пике популярности в 1934 году в Мисхоре Иван Семенович познакомился с Галиной Сергеевой. В тот год в кинотеатрах смотрели «Пышку», и полстраны (имеется в виду мужская половина) были влюблены в исполнительницу главной роли — дебютантку Галину Сергееву, которая однажды приехала в Крым в Дом отдыха «Нюра», где каждое лето отдыхал Иван Семенович Козловский. Морские ингаляции в этом заведении для укрепления голосовых связок ему порекомендовал министр здравоохранения Семашко. Галина Сергеева была далека от оперного искусства и не знала, что за чудак подхватил ее чемодан, когда она сошла с автобуса в Мисхоре. На нем была белая войлочная шляпа, сандалии на босу ногу и полосатые шорты, каких тогда никто еще не носил. Она решила, что это был носильщик. Ясность внесла сестра-хозяйка: «Это Козловский! Московская знаменитость, неподражаемый тенор, поклонницы пуговицы с пиджаков рвут!». При этом двадцатилетняя Галя считала стариками всех мужчин старше тридцати. Но Козловский в свои тридцать пять улыбался задорной белозубой улыбкой, поигрывал накаченной мускулатурой, ловко играл в волейбол и теннис, быстро плавал, прекрасно скакал верхом и танцевал так, что у партнерши просто захватывало дух. А, когда в одну прекрасную крымскую ночь прославленный тенор забрался к Гале в номер по водосточной трубе, она сказала: «Да вы, Иван Семенович, мальчишка!». «Мальчишка и есть!» — смеялась Галина на следующий день. Это был день праздника: ровно 10 лет прошло с тех пор, как нога Козловского впервые ступила на Мисхорскую землю. Из жердей, мочалок, подушек, одеял и кастрюль они соорудили памятник «юбиляру». Готовился и концерт. Разумеется, без участия Козловского. Гвоздем программы должен был стать певец детского музыкального театра Илья Терьяки. Когда Терьяки спел, зал захлебнулся восторгом: «Это же новый оперный гений!». Аплодисменты были бешеные. Но тут из-за кулис вышел сам Иван Семенович. Оказалось, пел он, выполняя приказ своей королевы, а Терьяки лишь открывал рот. Розыгрыши Козловский обожал. Он мог прибить гвоздями к паркету чьи-нибудь галоши в гримерке театра или завязать морским узлом концертные брюки. Мог откатить машину приятеля в соседний двор или подложить в карман собственному аккомпаниатору серебряные вилки со стола на правительственном банкете. Разыгрываемые только руками разводили: какое мальчишество, а ведь народный артист. Вернувшись из Мисхора, Галина сразу разошлась с мужем, режиссером Габовичем — так же решительно, как когда-то, полюбив Габовича, бросила первого супруга — актера Демича. Но Козловский ответной решимости не проявил, и законную жену оставлять не торопился. Галя сердилась и недоумевала: о чем тут думать? Сходил в ЗАГС, да и развелся. Козловский объяснял: «Ты не понимаешь! Александра Алексеевна не такая красивая, не такая молодая, как ты. Уйду — останется совсем одна!».  Иван Козловский и Галина Сергеева. Только через три года влюбленным было суждено соединиться. В «Ласточкином гнезде» — так москвичи окрестили дом ВТО в Брюсовском переулке — свадьбу Ивана Сергеевича с Галиной не одобряли. Соседка снизу — одинокая пятидесятилетняя Надежда Андреевна Обухова, прославленное меццо-сопрано Большого театра, волновалась: «Страсть к свиристелке, на четырнадцать лет младше, далекой от классического искусства, способна погубить самый мощный певческий талант! Оперный артист, как особа императорской фамилии, должен жениться только в своей среде!». «Напрасно Надежда Андреевна так волнуется, — шептались другие соседи. — Козловский по-прежнему сильнее всего на свете любит свой голос!». Впрочем, все сходились на том, что прежняя жена — ответственная, самоотверженная и понимающая, подходила Ивану Семеновичу куда больше нынешней. Как бы там ни было, Козловский с Сергеевой стали пользоваться всеми преимуществами самой красивой и, может быть, самой талантливой московской пары. Он любил появляться на публике в смокинге, она — в вечернем декольтированном платье, в какой-нибудь роскошной меховой накидке, с цветами в пышных волосах. Новый год они встречали у Буденного. Дни рождения отмечали в ЦДРИ. Летом отдыхали на даче у Поскребышева, личного секретаря Сталина. Даже накануне рождения первой дочери, Анны, Козловские ездили в гости — на дачу к арфистке Вере Дуловой. Там Галина застряла со своим животом, пролезая зачем-то сквозь дыру в заборе — начались схватки, легкомысленную роженицу еле успели вытащить. Казалось, им все было нипочем. Легкие, праздничные, веселые, как дети. Впрочем, когда супруги оставались дома, все становилось сложнее. За глаза Галина называла мужа «Ванюрчик», а в глаза — Иван Семенович, и часто на «вы». В иные дни, особенно когда Козловский готовился к ответственному спектаклю, жена не знала, «на какой козе» к нему «подъехать». «Вот так и живет перед каждым выступлением, — шепотом жаловалась она друзьям. — Пять дней репетирует, не ест, не пьет, не дышит!». Галя постоянно пыталась стать мужу полезной, но часто попадала впросак. К примеру, решила утеплить окна, чтоб Иван Семенович не простыл, дала домработнице старые афиши… Козловский, увидев обрезки, сделался цвета моркови: «Это кощунство!». В тот раз он ушел из дома прямо в тапочках, и Гале несколько дней пришлось вымаливать прощение. Они часто ссорились. К примеру, Козловский, разъезжая по Москве на собственной «Эмке», любил притормозить, чтобы рассмотреть получше какую-нибудь интересную даму, а иной и свистел вслед. Галина ревновала. При этом Иван Семенович отличался врожденной галантностью: он всегда целовал дамам ручки, осыпал игривыми комплиментами даже девяностолетних дам, не говоря о молоденьких поклонницах. Он не видел в том большого греха, ведь ни до чего серьезного дело не доходило — ему никто не был нужен, кроме Галины. Но она не понимала этого. Сергеевой по-прежнему посвящали стихи поклонники, ей часто дарили подарки. А Иван Семенович жену не баловал. Он всегда кому-нибудь помогал, во время Великой Отечественной войны первым внес в фонд обороны 25 тысяч рублей, на собственные средства построил и содержал музыкальную школу в родной Марьяновке, двадцать лет давал концерты в пользу одного московского детдома. Но на лишнюю норковую шубу для Галины тратиться не желал и говорил, что замужняя женщина должна быть скромной. Он обивал начальственные пороги, выпрашивая для посторонних людей квартиры, оклады и ордена. Иной раз даже сам на себя сердился: что ж я, мол, опять столько времени на NN потратил, ему ведь все мало: в следующий раз придет просить, чтоб я убил его тещу. Но на то, чтобы выслушать собственную жену с ее радостями и горестями, с ее обидами и нуждами, вечно не находил времени. «Я ему совсем не нужна!» — плакала Галина. Однажды после очередной ссоры она собрала чемодан и ушла из дома. Как выяснилось — к своему поклоннику, сценаристу Алексею Каплеру. Две недели Козловский болел, а потом Галина вернулась, и он сразу выздоровел, целый день носил жену на руках по квартире. Но мир в семье воцарился ненадолго.  Иван Козловский с детьми и Галиной Сергеевой на стадионе. 1950 год. Все стало совсем сложно, когда родилась вторая дочь Анастасия. У девочки обнаружился врожденный сколиоз, со временем мог развиться горб. И Галина Ермолаевна принялась месяц за месяцем, год за годом водить дочь по врачам. Девочке помогла операция, проведенная знаменитым профессором Чаклиным, и тогда импульсивная Сергеева бросила Козловского и ушла к Чаклину, который ради нее оставил и жену-красавицу, чуть не вдвое младше Галины, и троих детей. В 1938 году по инициативе Владимира Немировича-Данченко и под художественным руководством Козловского был создан Государственный ансамбль оперы СССР. Здесь работали такие известные певцы, как М.П.Максакова, И.С.Паторжинский, М.И.Литвиненко-Вольгемут, И.И.Петров, в качестве консультантов выступали А.В.Нежданова и Н.С.Голованов. За три года существования ансамбля Иван Сергеевич осуществил ряд интереснейших постановок опер в концертном исполнении - «Вертер» Ж.Массне, «Паяцы» Р.Леонкавалло, «Орфей» К.Глюка, «Моцарт и Сальери» Н.А.Римского-Корсакова, «Катерина» Н.Н.Аркаса и «Джанни Скикки» Дж.Пуччини. Вот что писал композитор К.А.Корчмарев о первом спектакле ансамбля — опере «Вертер»: «Во всю ширину эстрады Большого зала консерватории установлены оригинальные коричневые ширмы. Верх их полупрозрачен: сквозь прорези виден дирижер, временами мелькают смычки, грифы и раструбы. Перед ширмами — несложные аксессуары, столы, стулья. В такой форме И.С.Козловский осуществил свой первый режиссерский опыт… Создается полное впечатление спектакля, однако такого, в котором музыка играет первенствующую роль. В этом отношении Козловский может считать себя победителем. Оркестр, находящийся на одной площадке с певцами, все время прекрасно звучит, но не заглушает певцов. И вместе с тем сценические образы живы. Они способны волновать, и с этой стороны данная постановка свободно выдерживает сравнение с любым идущим на сцене спектаклем. Опыт Козловского, как вполне оправдавший себя, заслуживает большого внимания».  Ленский - Иван Козловский. Во время войны Козловский в составе концертных бригад выступал перед бойцами, давал концерты в освобожденных городах. Его любили не только за голос с уникальным тембром и уникальными возможностями, но и за то, что никогда нельзя было заранее знать, что сделает Козловский из той или иной роли. Он то «осовременивал» арии: «Откройте, а то сейчас объявят воздушную тревогу», — пел он в 1942 году в «Севильском цирюльнике». То вмешивался в режиссуру: в «Риголетто» знаменитое «Сердце красавиц» с некоторых пор он стал заканчивать, уйдя за кулисы. Режиссер сердился: «О том, что вы берете ре-бемоль третьей октавы, знают двое — уборщица и я!». А то напрашивался в партнеры к балерине Ольге Лепешинской и выполнял несложные поддержки — начальство попеняло Козловскому, что он ставит под угрозу драгоценное здоровье, занимаясь не своим делом, но он пригрозил, что в таком случае станет носить по сцене пудовых оперных примадонн. В годы войны в 1944 году вместе с дирижером Свешниковым Козловский создал уникальный коллектив Хор мальчиков, который со временем превратился в знаменитое Хоровое училище имени Свешникова. Пять лет Козловский царил на оперной сцене безраздельно, но потом у него появился достойный конкурент: в Большой театр пришел Лемешев. Оба были хороши по-своему. Ценители говорили, что у Лемешева была русская манера исполнения, а у Козловского — немецкая. Это было дело вкуса. Но страна разбилась на два лагеря: «лемешистов» и «козловитян». Главный ценитель искусств в СССР был «козловитянином» — к великому огорчению самого Ивана Семеновича. Потому что, стоило Сталину бросить фразу: «Что-то давно мы не слышали нашего хохла», — как Козловского среди ночи вытаскивали из постели и везли в Кремль. Это было настоящим мучением. Иван Семенович сходил с ума от страха, что однажды из-за таких экспромтов сорвет голос — времени на распевку ему не давали. Впрочем, отказываться было еще опаснее. Только однажды великий певец сослался на простуду. «Хорошо, — добродушно ответил Сталин, — пусть Козловский бережет свой голос. Мы тогда с Берией сами споем. А хохол пусть слушает». Спели «Сулико» и даже с большим чувством. В послевоенный период помимо выступлений в качестве солиста Иван Семенович продолжал режиссерскую работу и поставил несколько опер, а в 54 года певец оставил сцену Большого театра. Козловский говорил, что пение – это избыток здоровья. Он был замечательным волейболистом, прекрасно играл в теннис, любил плавать в море, в 75 лет занимался на кольцах. Вплоть до восьмидесяти лет Козловский давал ежегодный сольный концерт, исполняя сложные произведения Рахманинова, Чайковского, Верди и Вагнера. Однако, по словам дочери, Козловский жил с ощущением непонятости. «Где-то в глубине души его поселилась Великая Печаль. Ему казалось, что его не понимают… родные и близкие, государство, чиновники, с которыми у него всегда были непростые отношения». Не раз по неизвестной причине «свыше» поступало заявление «это петь нельзя». Например, на открытии киевского дома-музея украинского поэта Максима Рыльского Козловскому запретили исполнять песню «Ой, у полi криниченька». В поздние годы Козловский пел и записывал русскую духовную музыку, а в 1960-е чиновники уничтожили в магазине Львова четыреста пластинок с рождественскими колядками – замысел, который певец вынашивал долгие годы. Но была и другая причина по которой Козловский покинул оперную сцену. Он тосковал несколько лет по своей Гале. В какой-то период он стал проситься в Ново-Афонский монастырь. Но о каком монашестве могла идти речь, когда он, как влюбленный школьник, не мог и недели прожить, не видя своей Гали? Козловский принимал теперь приглашения в любые гости, на любые приемы — лишь бы была надежды встретить там ее. Самыми счастливыми днями для Ивана Семеновича стали те, когда Галина приезжала на их общую дачу в Снегири. При этом, когда Сергеева развелась с Чаклиным, Козловский даже не предложил ей вернуться — оказалось, простить ее он так же не в силах, как и забыть.  После развода с Галиной Иван Семенович прожил еще тридцать лет, но больше не женился. За хозяйство в его доме отвечали несколько особо верных «козловитянок» — уже немолодых, но беззаветно преданных своему кумиру. В театр Козловский так и не вернулся, зато много ездил с концертами. Публика обожала его по-прежнему. Однажды где-то в Сибири его минут двадцать не отпускали со сцены, а потом у дверей концертного зала образовалась такая толпа, что выходить было просто опасно. Выручил аккомпаниатор — надел шапку Козловского, повязал сверх воротника шубы шарф, как это делал Иван Семенович, взял знаменитый портфель с нотами и шагнул к толпе. Беднягу подхватили на руки и понесли — с треском рвалась шуба, чья-то рука потянулась к галстуку. Как только машина с настоящим Козловским тронулась с места, двойник задушенным голосом захрипел: «Я не Козловский!», — к счастью, обошлось без травм. На обратном пути страдальцу-аккомпаниатору пришлось еще раз пережить смертельный ужас: Козловский, поспорив с пилотом самолета по поводу маршрута, сам уселся за штурвал на высоте нескольких тысяч метров. Оказалось, это был розыгрыш, так как был включен автопилот. Иван Семенович с годами не менялся. С некоторых пор к его драгоценным раритетам: старым концертным рубашкам, ботинкам и портфелю для нот, прибавилась еще одна — белая пилотка Джевахарлала Неру. Когда-то тот подарил ее сестре Чехова, а Мария Павловна отдала Козловскому. Иван Семенович почему-то считал, что носить эту пилотку — к здоровью и долголетию. В этой пилотке он и появился в последний раз на людях — в Московской консерватории в декабре 1993 года. Ему было тогда 93 года.  Чуть ли не до последних дней Иван Семенович делал гимнастический крест на кольцах, что висели у него в комнате. И никогда не принимал лекарств, потому что считал, что их пьют одни старики. И, что совсем уже поразительно, свой чудесный серебристый голос — уникальный случай для тенора — он сохранил до конца. Современники артиста часто отмечали еще одну удивительную черту в облике Козловского – удивительно бережное отношение к людям и всегдашнюю готовность прийти им на помощь. В тяжелейшие для русских людей годы он никогда не боялся помогать нуждающимся, в том числе и репрессированным, так называемым «врагам народа». Это был его выбор, он не представлял, что можно жить по-другому. Он умел видеть незащищенность человека, чем бы она ни была вызвана, и никогда не проходил мимо. Козловский передавал деньги известной пианистке и православной подвижнице Марии Юдиной для помощи репрессированным и бедствующим, посылал ссыльным тёплые вещи, лекарства и деньги. У Козловского искала защиты и человеческого тепла первая жена Федора Шаляпина с дочерью, оставшиеся в России после эмиграции великого певца во Францию и преследуемые как родственницы «врага народа». Иван Семенович помогал им материально, как только мог. Единственный из московской интеллигенции он поддержал Наталью Рыкову, дочь второго после Ленина руководителя Советского Союза, председателя Совнаркома СССР А.И.Рыкова, отсидевшую в сталинских лагерях 18 лет. Он помог ей внушительной суммой денег, хлопотал о жилье для нее и о пенсии. Она всегда была желанной гостьей в его доме, возможно единственном радушном для нее доме в Москве. Из воспоминаний Елизаветы Лельчук: «Один молодой человек, мой сослуживец, оказался в Ленинграде, где случайно познакомился с Печковским (Н.К.Печковский попал на оккупированные немцами территории, поехав спасать проживавшую там мать, а затем и в немецкий лагерь, что и стало причиной его опалы после войны…), который тогда только что вышел из заключения. Печковский рассказывал, что бывшие друзья от него отвернулись, ему было очень трудно, – и первым, кто откликнулся на его возвращение, был Козловский, который выслал ему по почте 5 тысяч рублей на первое время». Козловский жалел коллег, вышедших на пенсию, вообще всех, кто был одинок, обездолен, стар и нуждался, той жалостью, которая отправляла его выпрашивать, добиваться у чиновников для посторонних ему людей квартиры, оклады, лекарства и поездки в санатории. Он не стеснялся просить помощи в вышестоящих органах, чтобы лучше жилось театральной гардеробщице или вдове провинциального артиста.  Однажды на гастролях в Минске Козловский обратил внимание на молоденькую девушку 16-17 лет, с трудом передвигавшуюся на костылях. Вернувшись в Москву, он нашел для нее хороших врачей, согласившихся сделать ей две операции. В результате девушка избавилась от костылей. Козловскому приходили кипы писем с просьбами о помощи. И он старался помочь, не забывал тех, кто к нему обращался. Так артист понимал ответственность человека перед человеком. Не случайно современники Ивана Семеновича называли его «золотым сердцем». Живя очень скромно, Козловский очень много помогал материально людям. Он признавал любовь только жертвенную, в самом высоком понимании этого слова. Он неоднократно говорил: «В чем счастье? Отдавай, что имеешь, и отдавай скорей. Вот в отдаче, видимо, и есть взаимное обогащение… Если испытываешь к кому-нибудь неприязнь, подумай о том, как ты ему можешь помочь». В последние годы жизни практически на каждой странице его дневника было написано: «Пусть будет добро… Надо делать добро…».  Иван Козловский и Александр Вертинский. Любовь к женскому полу Козловский тоже сохранил до самой смерти. Правда, это увлечение никогда не принимало у него вызывающих, эпатирующих общество форм. Притом, что он всегда был окружен толпами воздыхательниц-фанаток, и ему постоянно приписывались различные любовные приключения с жёнами высших партийных бонз, министров и маршалов Советского Союза. К упомянутому перечню надо еще приплюсовать министра культуры Екатерину Фурцеву и нескольких жён членов Политбюро. Сам Козловский никогда даже не пытался бороться со слухами. Часто молва выставляла его хитрым интриганом и искусным конструктором всевозможных адюльтеров. Конечно, дыма без огня не бывает. Но Козловский во всём знал не только толк, но и меру. Его настоящей страстью были лошади. Относился он к ним с какой-то до конца не объяснимой, непонятной увлечённостью, несмотря на то, что ещё в детстве конь ударил его кованым копытом. Да так сильно, что шрам на верхней губе сохранился у Козловского на всю жизнь. Это было особенно видно, когда певец брал высокие ноты. Но он все равно любил лошадей и всегда восторгался этими прекрасными четвероногими. Уже будучи солистом Большого театра, Козловский на спор решил принять участие в скачках. Друзья полагали, что он пошутит и отступится от нелепой затеи, но Иван Семёнович на лошади Горислав взял первый приз и всю жизнь потом этим гордился. На «лошадиной почве» Козловский сдружился с Маршалом Советского Союза Семёном Будённым, который часто гостил у певца. «Вот на этом стуле, маршал любил восседать, часто рассказывал Иван Семенович. - Бывало, примет несколько рюмок водки, возьмёт гармонь и пойдет в пляс, играя и припевая. Семён Михайлович часто вывозил меня на приёмы, которые устраивал Сталин. На одной из вечеринок потребовал, чтобы я спел украинскую народную песню. А Сталин удивился: «Зачем такому певцу, как Козловский, навязывать, что он хочет петь. А он хочет спеть арию Ленского». Конечно же, я исполнял Ленского. Как будто для таких, как я, существовала альтернатива. В другой раз жалуюсь вождю на то, что меня не отпускают за границу. - А вдруг вы возьмёте и сбежите! - Да вы что, Иосиф Виссарионович, - говорю ему возмущенно. - Да для меня красивее родной Марьновки нет ничего в мире! - Как вы замечательно сказали о своей Марьновке! Вот и поезжайте туда и не майтесь дурью. Незачем вам эта … заграница! Ну, что я мог ему возразить?». Многим было и остаётся непонятным, необъяснимым то обстоятельство, почему достаточно независимого в суждениях и поступках артиста обошли сталинские притеснения, не говоря уже о репрессиях. Сам певец по этому поводу тоже не распространялся. Только однажды, уже на закате жизни, обронил: «Вот если бы журналисты платили мне в валюте, я бы им такое порассказал, чего никто и никогда не узнает».  Гнетущие времена тоталитаризма Козловский вообще вспоминал очень сдержанно, почти не осуждающе. Часто подчёркивал, что нынешнее поколение бездумно и взахлёб упрощает прошлое: «Сейчас все, кому не лень ругают Фурцеву. А я ведь при ней исполнил всего Рахманинова. Была, конечно, многолетняя переписка, согласования и всё такое прочее. Так ведь в такое время мы жили и творили. И не всегда, доложу тебе, плохо творили. Я не судья нынешнему поколению, но удаль, бесшабашность, категоричность к тем, кто служил культуре в прошлом, тем более к тем, кто уже ушёл из жизни и не может никак себя защитить - не самое лучшее поведение, и я его не приемлю». Козловский выступал с сольными концертами до 87-летнего возраста. Ему были посвящены фильмы «Певец Иван Семёнович Козловский» в 1960 году и «Иван Семенович Козловский» в 1978 году. Иван Козловский умер 21 декабря 1993 года, (по другим источникам — 24 декабря). Он был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.  В Киеве именем певца был назван переулок Ивана Козловского в Печерском районе, где 8 октября 2008 года был открыт памятник артисту скульптора В.И.Знобы. Именем Ивана Козловского была названа музыкальная школа в Москве. В его честь были выпущены почтовая марка и памятная монета Украины. В Киеве был открыт Культурно-концертный центр имени Ивана Козловского на Крещатике. В 1995 году был создан благотворительный фонд поддержки оперного и балетного искусства имени Ивана Козловского. В 1990 году была снята телевизионная передача «Иван Семенович Козловский. Портрет». В 2012 году был снят документальный фильм о Сергее Лемешеве и Иване Козловском «Эхо великих голосов». Текст подготовлен Татьяной Халиной Использованные материалы: Материалы сайта www.vor.ru Материалы сайта russia-in-us.com Материалы сайта www.grandi-tenori.com Материалы сайта www.arkivmusic.com Материалы сайта www.vor.ru Материалы сайта www.imdb.com Материалы сайта www.bach-cantatas.com Материалы сайта www.belcanto.ru Материалы сайта www.peoples.ru Материалы сайта www.orpheusandlyra.com  |
Музыкальная шкатулка
|
